Поезд тронулся. За окном медленно поплыл перрон столичного вокзала. Мелкие снежинки косо полетели навстречу, налипая на оконное стекло. Набирая скорость, поезд уносил меня в темноту, оставляя позади огни засыпающего города.
— Здравствуйте, — услышал я голос. В дверном проеме купе показалась плотная фигура высокого мужчины.
— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста, — поздоровался я.
Мужчина, сняв верхнюю одежду и разложив вещи, представился:
— Николай Иванович. Можно просто Николай. Представился и я в свою очередь. Постепенно завязался обыденный в таких случаях разговор: куда кто едет, с какой целью… Мой собеседник оказался человеком словоохотливым и, несмотря на поздний час и суматошный день, спать нам не хотелось.
— Увлекаетесь охотой? — спросил Николай, кивнув на альманах «Охотничьи просторы», лежащий у меня на столе.
— Да, увлекаюсь.
— Любительской или промысловой?
— Нет, не промысловик, любитель.
— А я вот промысловиком был на севере. Учился заочно в Иркутском институте. Стал охотоведом, а сейчас — научный сотрудник заповедника. Так что у нас есть общая любовь, если так можно сказать.
— Да, можно. И общая тема для разговоров, если она вам не надоела.
Николай удивленно посмотрел на меня.
— Знаете ли, — сказал я, — есть категория людей, ищущих тему для разговора в профессии собеседника. Допустим, узнав, что вы военный, они начинают разговор об армии, ведя, зачастую, чисто дилетантские рассуждения. А эти разговоры его собеседнику итак надоели на службе. Переубеждать же в чем-то или доказывать что-то дилетанту — всё равно, что верующего убеждать в том, что бога нет. Потому я и спросил — тема охоты вам не надоела?
— Ну, это зависит от уровня вашего дилетантства, — засмеялся Николай.
В окно заглянула луна, как бы стараясь понять, что же не дает спать этим двоим в столь поздний час? Ночь подходила к концу, а мы всё говорили и говорили на любимую тему… А поезд, размеренно постукивая колесами, увозил нас всё дальше и дальше. Впереди были бескрайние просторы Сибири.
Наутро, при дневном свете, я рассмотрел своего собеседника. Он был высок, крепкого телосложения – этакий таежный Алеша Попович. Теплый взгляд его серых глаз, приятный голос, внимательность говорили о мягкости характера и душевной доброте. Рыжеватые усы и аккуратная бородка совсем не портили, а, наоборот, украшали его лицо. Некогда густые русые волосы, совершенно седые на висках, изрядно поредели и, как он сам выразился, причесываясь, — «тайга после леспромхозов». Безукоризненный внешне, Николай Иванович был и прекрасным собеседником.
Так, за чтением и беседами, проходил день за днем, и длительная поездка не казалась нам невыносимо утомительной.
На одной из станций в наше купе подсели еще двое попутчиков. Симпатичный полковник, не по возрасту располневший, но очень живой, и чересчур словоохотливый мужчина, по возрасту немногим за пятьдесят, с характерным забайкальским акцентом. Едва поезд отошел от станции, как все уже знали, что этого балагура зовут Азарий Евстафиевич, что едет он из командировки, что работает инженером-электромехаником, а также домашний адрес, имена всех домочадцев, наличие болезней и результаты последних анализов, группу крови и размер обуви… От такого изобилия информации-трескотни зашумело в голове. Я вышел в коридор. Николай последовал за мной. Мы молча переглянулись и не смогли сдержать улыбок. И без слов ясно — впереди предстоит нескончаемый монолог инженера.
Через некоторое время в дверном проеме показалась его голова:
— Пойдемте за стол, пообедаем за компанию.
Я оглянулся. На столе было разложено множество закусок, а во главе красовалась бутылка водки.
— Спасибо, но мы перед вашим приходом пообедали. Вы уж как-нибудь без нас…
За окном мелькали поселки и деревни. Большинство домов, похожих на лачуги, были жилыми. У некоторых провалились крыши, они осели, перекосились и вросли в землю по самые окна. Не обшитые и никогда не крашеные дома умирали «голыми», как и жили весь отведенный им век, вместе со своими обитателями.
Видя, что обед у наших попутчиков закончился, Николай предложил зайти в купе и почитать.
— Сейчас проверим правильность вашей теории насчет тематики разговоров, — шепнув мне на ухо, улыбнулся он.
Мы вошли в купе. Инженер разговаривал с полковником на… армейскую тему. Причем разговор был похож на монолог инженера. Полковник молча кивал головой, но по его лицу было видно, до какой степени неприятен ему этот монолог, но из чувства такта он не перебивал собеседника. Николай, быстро взглянув на меня, улыбнулся и слегка покачал головой.
С откидной сетчатой полочки я взял свой альманах.
— А-а-а вы охотник? — вдруг обратился инженер ко мне.
Я молча кивнул, раскрыв альманах. Моего молчаливого кивка было достаточно, чтобы тема изменилась.
— Я тоже люблю поохотиться…, — и его монолог продолжился, но уже на охотничью тему. Полковник же, как мне показалось, вздохнул с облегчением.
С первых слов инженера стало ясно, что в правильной охоте он разбирается так же, как в лунных морях. Зато браконьерская сущность его выплескивалась раз за разом.
— Один раз с другом охотились на уток. За день убили девяносто шесть штук. Тогда северная шла, как их, ну эти… гоголя, — восхвалялся он.
— Послушайте, но ведь есть же нормы отстрела, — не удержался я.
— Да и зачем столько уток? — недоумевал полковник.
— Но-о-о-рма, — хохотнул инженер, — кто у меня эту норму спрашивать будет в глухомани? А утки все в дело пошли, не сомневайтесь. Утки что… Вот сейчас у нас расплодилось много луговых рябчиков. Ну, есть рябчик лесной, а есть луговой — маленькие такие копалушки, стайками летают, — продолжал он.
Я не смог сдержать улыбку и взглянул на Николая. Глядя в книгу, он, казалось, был безучастен к разговору, но его хитрый прищур и проступившие лучики морщинок у глаз говорили о том, что он всё слышит.
— Боже мой, пожалейте наши уши, — не выдержал я этого бреда. — Какие луговые рябчики? Какие копалушки? Вы что, новый вид открыли? То, о чем вы говорите, скорее всего, куропатки. Ну, а какие: белые, тундряные или серые, когда и где вы их видели? — с нескрываемым раздражением спросил я «охотника».
— Может быть. Кто их там разберет на охоте. На охоте ведь не разглядывать надо, а стрелять. Птицы это что…, — продолжал он, как бы не замечая моего раздражения. — Лучшая охота это на коз. Ночью на машине, да с фарами. Эх, было время, сколько мы их убивали, у-у-у!
От этих слов меня покоробило. Оставаться спокойным не было сил и не в моих правилах.
— Собрать бы всех вас, да погонять по полю с фарами, подстегивая выстрелами — было бы справедливо. Мерзавец вы, и все вам подобные.
— Что-о-о?! Что ты понимаешь! Молодой еще меня учить, — взревел инженер.
— Вот вам сколько лет? — обратился он к рядом сидящему и, казалось, совершенно безучастному ко всему, Николаю.
Медленно закрыв книгу, он впервые взглянул на инженера. В его взгляде было такое презрение и отвращение, как будто рядом с ним сидел не человек, а мерзкая крыса.
— Двадцать пять, — ответил Николай.
— Как?! Не понял? — захлопал глазами инженер.
— Двадцать пять лет я боролся и буду всю оставшуюся жизнь бороться с вами, паразитами, присосавшимися к природе, как пиявки. Вы гордо называете себя охотниками. Я же, подобных вам, называю браконьерами-преступниками. Для вас не существует ни правил, ни законов. Вы, как волки, даже хуже. Жаль, нет права на отстрел… браконьера.
— Да в-вы, да… я, я…, — инженер выскочил из купе, громко хлопнув дверью. Общее молчание, глядя то на меня, то на Николая, прервал полковник:
— Может быть, вы зря так с ним?
— Зря?! — вскинул брови Николай. — Приходилось ли вам в мирном тихом лесу, разумеется, вне боевых действий, слышать у себя над головой пение браконьерских пуль? А, может быть, приходилось находить останки лосихи, а рядом лосенка, точнее то, что должно было им стать? Может быть, своих лучших друзей-собак вытаскивали из петель, поставленных такими вот «охотничками»? А может, находили в тайге труп своего товарища-промысловика, попавшего в медвежий капкан, поставленный на путике браконьером? Нет, не зря! Попался бы он мне в тайге, не так бы с ним поговорил.
В купе воцарилась тишина. Инженер не появлялся до поздней ночи. Проснувшись утром, мы не увидели ни его самого, ни его вещей. Набирая кипяток для кофе, я поинтересовался у проводника, куда делся попутчик из нашего купе?
— Еще с вечера стал проситься в другой вагон. Ходил к начальнику поезда. Перевели его ночью не то в пятый, не то в шестой…, — ответил проводник.
В купе было тихо. Николай с интересом смотрел в окно. Параллельно поезду, по грунтовке, ехал тяжело груженый лесовоз. Макушки деревьев и ветви свисали, касаясь земли, словно руки цеплялись за землю, на которой выросли. Мы молча смотрели на этот лесовоз, думая каждый о своем, но мне кажется, что мысли наши были едины…
