«Безымянная история»

По делам службы я ехал в командировку. Моим соседом по купе был совершенно седой мужчина интеллигентного вида, лет шестидесяти, представившийся Евгением Петровичем. В прошлом геолог, сейчас он был на пенсии и ехал к дочери в гости.

— Странная всё-таки и интересная штука жизнь. Понимаете, можно прожить полжизни рядом с человеком, а до конца так и не узнать его,- помешивая ложечкой чай, обратился ко мне Евгений Петрович. — Вы согласно со мной?

— Вполне возможно, — неопределенно ответил я.

Он посмотрел на меня долгим и каким-то грустным взглядом, затем слегка усмехнулся и, взглянув в окно, сказал:

— Расскажу я вам одну историю. Назовем её безымянной, так как в ней не будет ни имен, ни фамилий, ни адресов и даже профессий. Будет только ОН и ОНА, и я думаю, вы поймете, что я имею в виду.

Соседям они казались почти идеальной парой: ни семейных сцен, ни каких-либо взаимных упреков и оскорблений. ОНА была старше него, но совершенно никто не замечал разницы в возрасте. Казалось, мир да любовь царили в их семье, и вряд ли кто-нибудь догадывался, что почти еженедельно между ними происходили размолвки, зачастую переходящие в ссоры. Нет, ОН был совершенно равнодушен к спиртному, не гулял и не заглядывался по сторонам. Любил детей и был хорошим кулинаром. ОНА — прекрасной хозяйкой и, кроме домашних забот, ничего не знала. Вы спросите, отчего же ссоры? Да то и странно, что ни от чего, точнее — из ничего, словно дождь при ясном небе. Набежала тучка и закапало. Но если такой дождик проходил довольно быстро, то их дождь шел, как правило, не менее недели. Да и ссоры у них были особенные…

…Приходит ОНА с работы и спрашивает, купил ли Он продукты? Нет? Следует несколько упреков в его адрес, заканчивающиеся словами: «Если тебе надо, то ты ночь спать не будешь и из-под земли достанешь, а как для семьи…». И ее совершенно не интересует, что возможны какие-то причины, что и он целый день был на работе, что… ОНА умолкала, и её молчание длилось и день, и два, и неделю, несмотря на то, что на следующий день были продукты, был обед и ужин, приготовленный ИМ. Дар речи не возвращался. Иной раз, затаив непонятную обиду, она отказывалась от приготовленной им пищи, ограничиваясь чаем. ОН тоже молчал, заранее зная, что уговорами или какими-либо вопросами может только навредить. В молчании проходила неделя, и как-то постепенно все обиды забывались. Семейная жизнь входила в свое нормальное русло… на неделю. От таких недельных паводков ОН стал замкнут, разговаривал мало и неохотно, никогда не рассказывая о делах на работе. Порой его замкнутость служила поводом для нового недельного всеобщего молчания.

К частым разлукам, связанными с его командировками, они привыкли и расставались спокойно, даже с каким-то внутренним облегчением. Однажды им предстояло разлучиться не на день, неделю или месяц, а на полгода — такова была его работа. Накануне его отъезда стоял чудесный апрельский день. Солнце светило по-летнему и слякотные тротуары быстро подсыхали. Везде и во всем чувствовалось скорое приближение лета. Но, проснувшись утром, все были поражены; на улице лежал почти полуметровый слой мокрого снега, и даже соседний дом был не виден из-за снежной круговерти. ОНА провожала его, но в такую погоду городской транспорт практически не ходил и ОН видел, как ОНА волновалась за него, пристально вглядываясь в дорогу с надеждой вот-вот увидеть автобус сквозь летящую с небес белую пелену.

На вокзал они приехали за минуту до отхода поезда. Обыденные слова напутствия: «Береги себя, не болей, напиши…» Неожиданно снежная мгла смешалась с дождем, пожирая свое же ночное творение. ОН зашел в вагон, снял верхнюю одежду и встал в коридоре у окна. В вагоне было тепло, уютно и по радио звучала какая-то неведомая ему спокойная, но очень грустная музыка. ОНА все так же стояла на перроне и ОН, как будто впервые увидел её — худенькую, словно девочку, хотя и немолодую уже женщину, в стареньком пальтишке, — и сердце сжалось до боли в груди, горло сдавили нахлынувшие спазмы. Поезд тронулся, а ОНА всё стояла, украдкой смахнув побежавшую по щеке слезу, силясь улыбнуться ему на прощание. «Милая, милая, дорогая, единственная», — шептал ОН одними губами. За окном мелькали дома, а ОН всё стоял у окна, по которому ручейками сбегали слезы метели, и не замечал собственных слёз. ОН не услышал, как к нему подошла проводница, прося билеты, но, взглянув ему в лицо, молча отошла. ОН не замечал никого и ничего вокруг. Прожив с ней много лет, только сейчас ОН понял, что любит её так, как никогда прежде.

Прибыв на место назначения, ОН очень удивился и одновременно несказанно обрадовался, когда ему вручили ждавшую его телеграмму, в которой было всего три слова: «Люблю, жду, скучаю». И это было взаимно…

Когда Евгений Петрович закончил свой рассказ, вокруг стало как-то особенно тихо, даже надоедливый стук колес отодвинулся куда-то далеко. Евгений Петрович, посмотрев на стакан остывшего чая, отодвинул его в сторону. Задумался, глядя в окно. И взгляд его был молодой, радостный, полный энергии и жизни, лучащийся откуда-то из груди, найдя отражение на лице. Не смея ни о чем его спрашивать, я вспомнил свою жену, понимая, как он прав.

Владимир Каплинский