В предзимье, на краю деревни, на старых заброшенных картофельных огородах, густо поросших полынью, бодяком и прочей сорной травой, поселился заяц. Жил себе заяц, делая не далекие выходы; поел и спать. А снегу всё прибавлялось и приходилось уходить дальше в поисках корма, но в деревню заяц не ходил. Эта спокойная жизнь расслабила зверька и однажды ночью, после выпавшего снега, он тихонько прошелся по спящей деревне. И надо же так случиться, что путь его прошёл мимо дома старого охотника Егора. На утро охотник увидел свежий заячий след у калитки и, хотя давно он не хаживал на охоту, давняя и отчасти забываемая страсть, возгорелась с необычной силой. …И заяц был добыт. «Славное будет блюдо к приезду сына», — размышлял охотник, возвращаясь с короткой охоты.
А календарь показывал приближение Святок – времени, когда сын обещал приехать и погостить.
Добрый вырос сынок у Егора с женой Капитолиной; и высок, и красив, и умен, внимателен к родителям, в каждый свой приезд гостинцев не жалел, радовал стариков. А еще горькую не пьёт, да табаком не пыхтит — завидный жених по всем статьям, вот только…
Была одна тема, которую раз за разом все обходили стороной, боясь затрагивать. Тема, от которой сын отмахивался, как от назойливой мухи, злясь. А тема эта касалось женитьбы, на которую сын никак не решался. Капитолина, безумно любившая сына, несмела злить сына своими вопросами, даже не заикаясь об избраннице и делала вид, что ей безразлично. В душе же она очень переживала, порой теряя покой и аппетит, что сказывалось на её сухоньком, хрупком тельце, на здоровье. Порой, нося в себе эту боль сыновнего неустройства, она нет-нет да выплеснет по-женски недовольство на неповинного мужа. Егору не нравились и раздражали эти беспричинные нападки жены, но в душе он понимал причины вспышек гнева, терпя и прощая. Сам же Егор, невзирая на недовольство сына, нет-нет, но затрагивал тему женитьбы…
На второй день Святок сын, как и обещал, приехал погостить, порадовать родителей. Капитолина расстаралась вовсю, выставляя на стол всё новые и новые блюда. По достоинству была оценена и зайчатина…
Ясные и бесснежные Святки пролетели, как один день. Стал сын собираться к отъезду. Дождавшись, когда Капитолина уйдет к соседке «за солью», Егор усадил сына, сел напротив:
— Ну, и что же ты надумал насчет женитьбы? — пристально и серьёзно, глядя в глаза сыну, спросил Егор.
— Да ладно, батя, оставь…, не время…, — не глядя на отца и потупив взгляд, сказал сын, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла кривой и неестественно натянутой.
— Ты не улыбайся. Вопрос серьезный. И как это не время? Четвертый десяток лет с пятым целуется, в волосах седины, а он — не время, — зло сверкнул глазами Егор. — Ты вообще-то здоров, как мужчина или может болен?
Улыбка медленно сползла с лица сына:
— Здоров я батя, здоров.
— Так в чём же дело? Твои сверстники скоро внуков будут иметь, а ты — здоров… Ты ответь, где мои, наши внуки? — в доме повисла зловещая пауза, готовая взорваться. — Мы не вечны, ещё чуть и… Кому ты будешь нужен? Кто встретит, кто обнимет, кто, наконец, покормит. А ведь, не дай бог, заболеешь — всякое бывает, тогда что? Вон, морщинки по лицу побежали…
Сын, насупившись, опустил голову, глядя в пол.
— Ты же единственный мужчина в нашем роде, продолжатель рода. Так продолжай! — повысил голос Егор. — Более трехсот лет роду Ерофеевых, может и более. И тут появляется этакий Иудушка и объявляет — я могильщик вашего и своего рода, на который мне плевать. Так? В глаза мне смотри, — всё больше распалялся Егор, переходя на крик.
На лице сына заалели пятна, окрасив вскоре всё лицо пунцовым.
— Детей завести — дело не хитрое, — тихо пробормотал он.
— Что? — резко повернулся к сыну Егор. — Повтори, не расслышал.
— Я говорю, детей завести — дело не хитрое.
Егор настолько резко обернулся к сыну, что было слышен какой-то хруст в пояснице. Не обращая внимания на пронзительную боль, он, сдерживая себя, чтобы не закричать, сказал:
— Не хитрое, говоришь? Да, в этом ты прав. Видимо, это не хитрое мы с матерью и завели. Не хитрое…
Егор сел, не глядя на сына. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь звуком маятника ходиков. Глубоко и шумно вздохнув, Егор спокойно произнёс:
— Скажи, какой после тебя след останется? Ты кто, известный архитектор, строитель и можешь показать своё творение? А может из творческой среды – скульптор, художник, писатель, поэт…? Где, в какой сфере деятельности останется твой след, по которому тебя будут поминать добрым словом?
— Можно подумать, что у всех есть этот след, — ответил сын.
— У всех, у всех… он должен быть. Дети — это тоже жизненный след, наше продолжение, это наши кровные тропиночки, расходящиеся в разные стороны и творящие добро, вспоминая тех, благодаря которым они появились на свет. Жизненный след должен быть всегда и во всём!
Мелодично пропела скрипом входная дверь. Послышались быстрые шаги в сенях и в дверном проёме появилась запыхавшаяся Капитолина:
— Ой, от этой соседки быстро не уйдёшь, все новости расскажет…, — скороговоркой выпалила она с порога. А вы чай пили? Сейчас поставлю.
Сын подошел и приобнял засуетившуюся худенькую мать:
— Мам, не надо чай. Да и пора уже мне. Пока доеду…
Дружно вышли из дома. Морозный воздух ударил в лицо, а солнечная сверкающая белизна заставила прищуриться. Сын обнял и поцеловал мать, обнял отца, тихо сказав:
— Я подумаю.
— Что, что подумаю? — вновь засуетилась мать, — забыли что?
— Мам, не волнуйся, ничего не забыли.
Глядя на вопросительный взгляд Капитолины, Егор улыбнувшись сказал:
— Это мы о своём, о девичьем…
Машина покатила, поднимая снежную крошку, осеняемая материнским крестным знамением.
Взгляд Егора остановился на заячьем следе, том самом, по которому он вытропил его. «Ишь ты, — подумал Егор, — уж и косточек от него не осталось, а след всё есть. Животное, а след в памяти оставляет.»