Неожиданное известие о приезде иностранных охотников чрезвычайно озадачило и взволновало районного охотоведа Василия Васильевича Сергеева. Никогда в их глухомань даже столичные охотники носа не казали, а тут… Поохотиться на глухаря. Легко сказать «поохотиться…».
— Я что Господь Бог, чтобы до тока доставить этих французов? — все больше распалялся Василий Васильевич, крича в телефонную трубку, совершенно не обращая внимания на то, что разговаривает, все-таки, со своим областным начальством. Тридцать лет бессменной и добросовестной работы в должности районного охотоведа создали ему непререкаемый авторитет и уважение начальства, что, как он считал, позволяло отстаивать свою позицию любыми доступными средствами.
— А я вам еще раз повторяю, что вертолета у меня нет. До хорошего тока двадцать верст непроезжей дороги; воды то нынче сколько. Нет. Ближе тока нет. Летом то, как полыхало. Леса с токовищами, как Фома языком слизал. Как? Как прикажите их туда переть? — горячился охотовед.
-Успокойся, Василь Василич, — услышал он спокойный голос начальства. — Во-первых, приезжают не французы, а трое австрийцев. Во-вторых, сам губернатор просил все организовать в лучшем виде. Ну, а в-третьих, разве тебе не нужны деньги? Да за такие деньги…
— Вот-вот, — перебил начальство Сергеев, — все из-за «бабок», а мне на кой ваша головная боль?
— Короче, так, — в голосе начальства послышались нотки раздражения, — у тебя неделя на подготовку. Думай! Через неделю я привожу их к тебе, а дальше сам. Думай! — еще раз повторил начальник.
«Думай, думай…» С этими думами ни днем, ни ночью нет покоя. Собрание егерей проблему не решило. Судили — рядили, спорили, но как добраться до Волчьего болота, где лучший глухариный ток, так и не решили. Ясно было одно — доехать туда можно только на гусеничном тракторе. Но как засунуть всех в кабину, где и одному то не развернуться? Подцепить тракторную телегу? Так не май месяц — холодно, да и телеги подходящей не сыскать. «Думай, думай…»
Пропал у Василия аппетит, пропал и сон от этих дум. И даже известие о приезде дочери, зятя и внучки не воодушевили, не обрадовали, как раньше. «Задали задачку», — думал он. «Будь они неладны, эти шведы или, как их там, австрийцы. Сидели бы в своей Австрии, так нет же в Россию надо. Экзотику подавай. И почему сюда, почему именно ко мне?» Конечно, можно было бы послать всех к чертям, но чувство ответственности, чувство долга не позволяли Сергееву махнуть на все рукой.
За праздничным ужином, устроенным женой по случаю приезда дорогих родных, Василий старался не думать о проблеме и привычно сдержанно улыбался. На миг он поймал себя на мысли, что не слушает веселое щебетание внучки и односложно, часто невпопад, отвечает на вопросы зятя.
— Покурю, — поднялся он из-за стола. На веранде было прохладно, но Василий даже обрадовался этому, потирая, казалось, раскаленный затылок.
— Может, моих покурим? — услышал он за спиной голос зятя. Пыхнули сладковатым дымом.
— Что случилось, отец? Какой-то вы…, — зять запнулся, подбирая подходящее слово, — …задумчивый, что ли.
— Будешь тут задумчивым. Озадачило начальство.
Василию хотелось высказаться, и он в деталях объяснил проблему и причину своей задумчивости.
— Так говорите, только на тракторе? Хм-м. А что, я, кажется, придумал, — сверкнул веселым взглядом зять. Всего-то триста километров — туда, да столько же назад. Завтра же рано утром еду в свою часть и к вечеру вернусь. Есть идея. И не волнуйтесь, все получится. Даром что ли я ношу погоны капитана?
Таял тихий и пасмурный апрельский вечер. Василий Васильевич, обходя лужи и рытвины на асфальте, медленно шел домой. Мысли о предстоящей организации охоты роились в голове. «Да что охота — дело привычное. Тут другое. Что, мы русские, все-таки, за народ такой? Сами неприхотливы ни в еде, ни в быту. Но стоит к нам приехать какому-нибудь иностранцу, как шапки ломать начинаем; и это ему лучшее, и этакое ему подавай… Нет, что-то исторически в нас заложено не верно. Раньше то к нам в Россию, в большинстве, только прощелыги и ехали. Турнут мошенника в своей стране, так он и катит, где простачков, дурачков побольше. «Ах, мадам! Ах, мосье! Пардон…», — и он уже в высшем свете. В худшем случае домашний учитель у какого-нибудь графа. Все ему кланяются, лебезят, а он то, устрица парижская, — плут и мошенник. С тех, видимо, пор и пошло; как иностранец, так шапку с головы долой и поклон в пояс. Все боятся, а что скажут о нас «за бугром»? Да плевать мне кто и что обо мне где-то скажет. Тьфу!» — в сердцах сплюнул Сергеев. «И где же наша гордость, чтобы не унижаться — пресмыкаться? На русских, небось, за границей ноль внимания и фунт презрения». Так размышлял Василий Васильевич, медленно обходя огромные лужи поселковой дороги, на обочинах которой дружной кучкой копошились грачи и галки. «Дождались галчата своих друзей. Ишь, как получается — птицы разные, а всегда вместе и дружат крепко. Теперь уж до осени», — засмотрелся Василий на важно расхаживающих грачей и семенящих меж них галок, что не сразу заметил, как из-за поворота, натружено гудя, выехал «Урал» и остановился у его дома. Из кабины легко выпрыгнул зять и, улыбаясь, пошел навстречу Василию.
— Я же говорил, что все получится, — пожимая руку, сказал зять. Только сейчас Василий увидел прицепленную к машине будку-прицеп с зашторенными окнами. Машина уехала, оставив камуфлированный прицеп у дома.
— Теперь не то что иностранцев, а хоть губернатора катать можешь, — открывая торцевую дверь, сказал зять. — Заходи. Светомаскировочные шторы поднимаются вот так.
Внутрь этакой комнаты на колесах хлынул дневной свет, заставив засиять внутренность пластиковой чистотой. Посредине, прикрученный к полу и дальней стене, возвышался длинный стол. С двух сторон стола вытянулись вдоль стен полумягкие топчаны-скамейки, обшитые мягким коричневым дерматином.
— Сюда можно вещи сложить, — поднял зять один из топчанов.
— Как в поезде. Надо же…, — удивился Василий.
— Освещение автономное, — зять щелкнул выключателем. — Отопление тоже, но есть и дровяная печка. Удобно? Теперь цепляй его к любому трактору и вперед!
— Откуда прицеп то такой?
— Выпросил у командира на три дня из комплекта КШМки.
— Какого комплекта?
— Командно-штабной машины. Да это и не важно. Главное, что проблема ваша теперь решена.
В назначенное время к деревянному зданию районной охотинспекции подъехала темно-зеленая ГАЗель. Из нее первым извлекло свое тучное тело областное начальство. Вслед за ним вышли двое высоких подтянутых, уже не молодых, светловолосых мужчин. Последним из машины вышел сухонький, но довольно подвижный старичок. Глядя на него, Василий с искренним состраданием отметил, что этому дедку впору дома сидеть, а не по лесам ходить. Тяжело ему придется.
— Знако-о-омтесь, — широко улыбаясь, протянуло начальство.
Один из гостей не плохо говорил по-русски и был в качестве переводчика.
— Гюнтер, — протянул старичок руку Василию.
Когда все стали заходить в дом, Василий, потянув за рукав переводчика, спросил:
— А что, Гюнтер тоже будет охотиться?
— Конечно. Он и организовал эту поездку.
— Простите, — замялся Василий, — а, сколько же ему лет?
— Ему восемьдесят два года, — с гордостью ответил австриец и, увидев в глазах Василия удивление и некий испуг, поспешно добавил:
— Не волнуйтесь, герр Хофман в хорошей форме.
До выезда в дальнюю деревню, где их ждал трактор с прицепом и два егеря, оставалось еще достаточно времени и герр Хофман попросил показать ему районный центр. Долго колесили по деревянным улочкам. На центральной площади он попросил остановить машину и долго, молча стоял у старого здания кинотеатра. Затем прошел в городской сад и с нескрываемым интересом смотрел на строительство нового православного храма, на месте разрушенного в годы войны.
В затерянную среди не паханых полей и перелесков, дальнюю деревню из трех жилых домов, они приехали заранее. Василий долго и подробно объяснял гостям как охотиться на глухаря, пытаясь имитировать то скирканье, то точение, то принимался скакать по избе, показывая подход к птице, чем вызвал улыбки иностранцев. Затем, по очереди скакали гости и теперь сдержанно улыбались егеря.
Попив чая из диковинного русского самовара, гости облачились в охотничье снаряжение и, не теряя времени, все двинулись дальше. Удобная и хорошо протопленная будка — прицеп оказалась довольно устойчива, с хорошими амортизаторами, от чего трясло не сильно. Донимал лишь надрывный гул медленно ползущего трактора, форсирующего огромные лужи, промоины и липкую грязь. Через несколько часов движения будка остановилась и тракторный мотор, чихнув напоследок, заглох. Все почувствовали облегчение, и разом будто оглохли — вокруг дремала тишина.
— Приехали. Дальше пешком, — нарушив тишину, сказал Василий. Это «приехали», сказанное и повторенное на двух языках, прозвучало, как сигнал к действию. Все разом зашевелились, защелкали цевьем отечественные ижевки, глухо клацнули дорогие, штучные «Меркель» и «Франц Зодиа».
Токовище глухарей было довольно обширно и, с минуту посовещавшись, три пары охотников разошлись в разные стороны. Василий шел со стариком Гюнтером. Он выбрал наиболее короткий и легкий путь к месту возможного тока. Пройдя более километра, присели на поваленный ветром ствол гигантской ели. Прислушались. Впереди простиралось моховое болото, поросшее старым сосняком. Некоторые сосны высохли, раскинув оголенные руки-ветви во все стороны. Все болотное пространство было покрыто мягким мхом, на котором покоился клюквенный ковер, болотный багульник с вкраплением голых кустиков голубики. Об этом Василий прекрасно знал, но сейчас, в полной темноте, все было черным — черно. Нескончаемо тянулось время ожидания, но как бы не было оно тягуче, где-то у кончиков ветвей небо просветлело. Из темноты светлыми неясными приведениями выступили березки. Светлело. Неожиданно громкий шум сильных крыльев невидимой птицы заставил охотников вздрогнуть. Через некоторое время они услышали еще робкое глухариное «тэ-кэ». «Хорошо, что близко сел», — подумал Василий, все еще не представляя, как этот восьмидесятилетний старик будет осуществлять подход. «Тэ-кэ» — будто заработал метроном. Василий тронул за рукав Гюнтера и, приблизив к нему лицо, показал пальцем на свое ухо и направление, откуда доносилось тэкэнье глухаря. Старик понимающе закивал головой. Подскок начали вместе, но через два десятка скачков Василий показал один палец и, указав им на Гюнтера, кивнул. Сердце Василия сжалось, когда он со стороны увидел сухонькую фигурку старичка, неуклюже и как-то по-детски скачущего к диковинной птице…
У трактора собрались, когда дремавший было весенний лес, окрасившись струящимся солнечным светом, пробудился, зазвучав хором птиц и солистов — флейтистов дроздов.
Назад ехали не спеша, с короткими остановками, когда можно было выйти из домика — прицепа и полюбоваться, оживающей в весеннем порыве, природой. У всех настроение было приподнятым, несмотря на бессонную ночь. «И что ж, что австрийцы — люди, как люди. Вежливые, культурные. Никаких этаких запросов. Наши «охотнички», бывало, такие фортели выкидывают. Особенно, кто побогаче. А эти — нормальные люди», — думал Василий, под монотонный тракторный гул. Прильнув к окну, Гюнтер то и дело спрашивал названия проезжаемых деревень, затем долго и беззвучно шевелил губами, кивая совершенно седой головой. Он все больше и больше грустнел, подолгу отрываясь от окна и ни с кем не общаясь. Спина его сгорбилась, а худые плечи безвольно опустились.
— Что случилось, герр Хофман? Вам плохо? — забеспокоились его товарищи.
— Нет.
— Так почему же вы такой хмурый, герр Хофман? Сегодня ваш праздник, ведь только вы добыли такого красивого и большого глухаря. Вам надо веселиться, а вы печальны.
Не оборачиваясь и ни на кого не глядя, Хофман тихо сказал:
— Ничего не изменилось.
— Что? Я не понял, — недоумевал переводчик.
— Ничего не изменилось, — повторил старик. — Шестьдесят два года назад я ехал этой же дорогой, но не на тракторе, а на… танке.
Старик повернулся к притихшим охотникам, взглянул на всех выцветшими, некогда голубыми глазами, в которых застыли и боль, и душевные страдания, и немой вопрос. По морщинистым щекам бежали слезы…
О чем думал этот седой ветеран вермахта? Может, вспоминал своих друзей — однополчан, нашедших свой последний приют в этой земле и могилы которых утрачены навсегда. Может, горевал о своей растоптанной молодости, проклиная всех тех, кто вверг его и миллионы таких же, как он в этот бессмысленный хаос нелепой войны. Может, вспоминал горящие деревни, названия которых он спрашивал. Может быть… Но об этом никто и никогда не узнает.