Старый Федот давно ждал апрель, а вместе с ним и сына. Каждую весну на несколько дней сын приезжал в затерявшуюся среди лесов деревеньку навестить отца и вместе поохотиться на вальдшнепа. Выезжали в лес задолго до заката. В «насиженном» месте у разлапистой старой ели разводили костерок, кипятили воду в старом солдатском котелке и пили чай с брусничным листом из алюминиевых кружек. Долго, долго беседовали под лесное пернатое пение и перешептывание всезнающего, мудрого леса. На закате расходились по просекам в ожидании лёта лесного кулика – вальдшнепа. А в последние годы Федот и вовсе не охотился – стар стал, но все равно с нетерпением ждал каждого выезда в лес, где не охота была главным, а тихие, задушевные беседы.
Сбор на охоту был целым ритуалом. Федот под иконами молча восседал на своем любимом месте, зорко следя за тем, что именно и сколько сын отправлял в рюкзак. Наконец, дождавшись от сына: «Вот, кажется, и все», — приступал к опросу:
— Соль взял?
— Взял, батя, взял. Хотя не понимаю, зачем соль?
— Подрастешь – поймешь, — ухмыляясь, отшучивался Федот, поглаживая усы. – Чай, в лес едешь, а не в гости. А в лесу все сгодится, — поучал он сына, которому шел шестой десяток лет, и у которого были не только дети, но и внуки. Но для Федота он все равно был ребенком. Сын это понимал и не обижался.
— Идешь на охоту на день…
— …А бери продукты на неделю, — заканчивал сын любимую поговорку отца.
— Во-во, хоть что-то усвоил, — посмеивался Федот. – А спички взял?
— Спички? Нет, у меня зажигалка. Вот, фирменная, — сын достал из кармана блестящую, плоскую зажигалку. Щелкнул, и из ее чрева вырвался язычок пламени. Щелкнул еще раз — и вновь огонь. С явным удовольствием на лице, сын сказал:
— Вещь безотказная. Импортная.
— Не немецкая? – насторожился Федот, вглядываясь в предмет гордости сына.
— Нет, французская.
— А спички все ж возьми, — и, видя недовольство сына, повысил голос, — Бери, тебе говорят. И положи во внутренний карман, чтоб сухие были.
— Мелочи все это, — усмехнулся сын, пряча спички в карман. – Мелочи, от которых ничего не зависит, да и внимания они не заслуживают.
«Эх, сынок, сынок… Мелочи…, не зависит…, внимания не заслуживают…», — размышлял Федот, оставшись один после кострового чаепития. «Да вся, если хочешь знать, жизнь – сплошные мелочи», — будто продолжая разговор с сыном, вздохнул Федот, закрыв глаза. Наверное, впервые за все весенние посещения он не стал наслаждаться лесом…
— Товарищ командир, группа подрывников для выхода на боевое задание построена, — лихо вскинул руку к шапке-ушанке командир группы – молоденький лейтенант. Еще в сентябре 41-го он, выходя из окружения с двумя бойцами, попал к партизанам. Здесь и остался, возглавив подрывников.
Вытянувшись цепочкой, подрывники скрылись в предрассветной серости апрельского утра. Шли молча, бесшумно ступая по сырой, еще холодной земле, покрытой влажными листьями. Даже когда ветки больно хлестали по лицам сзади идущих, сохранялось молчание. Неожиданно над самой головой что-то ржаво захрипело раз, другой. Идущий впереди Федота друг Колька от неожиданности даже присел.
— Вальдшнеп протянул, — с улыбкой прошептал Федот, ища в светлеющем небе лесного кулика. Подумал, что все этим птицам нипочем – война, не война…
Рассвело, когда партизаны подошли к мосту, который охранялся не большим, но хорошо укрепленным постом. Прилегли в густом сыром кустарнике, пережидая. Федот подполз к Николаю, зашептав на ухо:
— А ты спички то не забыл?
— Нет. У меня всегда при себе зажигалка. Вещь безотказная.
Федот помнил тот день, когда партизаны поздравляли Колю с семнадцатым днем рождения. Усатый разведчик балагур и шутник Мирон, достал из кармана блестевшую серебром зажигалку. Прикурив, с улыбкой сказал:
— Давай, Колька, руку.
В протянутую ладонь он вложил зажигалку.
— Это тебе. Подарок, что ли… Серебряная. Трофейная. Хоть и немецкая, но безотказная. В твоем деле – вещь необходимая. Владей, — широко улыбнулся Мирон, с явным удовольствием и от сделанного подарка и от поглаживания пушистых рыжих усов – гордости разведчика.
От сырой земли, пахнувшей прелым листом и гниющей древесной корой, пробирал озноб, но никто этого не замечал. Все с нетерпением ждали сигнала. Другая группа партизан должна была атаковать немецкий пост с противоположного берега реки, отвлекая охрану на себя. Начало боя и было сигналом для подрывников. Федот и еще трое партизан должны были непосредственно прикрывать минеров.
Становилось все светлее, а сигнала все не было. Томительное ожидание угнетало, заставляя роиться мысли: а дошли ли они, все ли в порядке, не нарвались ли на засаду? Как это часто бывает при напряженном ожидании, первый выстрел прозвучал совершенно неожиданно. Вот второй, третий и вслед длинная, заливистая очередь из ручного пулемета. В ответ донеслись лающие и какие-то шепелявые очереди немецких автоматов. Все с напряжением смотрели на командира, который уверенным и невозмутимым видом показывал, что все в порядке и пусть немцы полностью «увязнут» в перестрелке. Неожиданно хмуро-сосредоточенное выражение лица командира стало каким-то игриво-веселым, и, выдохнув: «Пошли», он резко поднялся и, пригибаясь, побежал в сторону высокой железнодорожной насыпи. Словно почувствовав, что подрывники начали движение, огонь отвлекающей группы усилился.
К мосту подобрались не замеченными. Быстро заложили взрывчатку на стыке двух пролетов, протянули огнепроводный шнур. В пылу боя никто и не услышал, как из-за поворота вынырнула легкая дрезина, толкавшая перед собой двухосную платформу, обложенную мешками с песком, за которыми виднелись солдатские каски. Свинцовый дождь пулеметов загромыхал, завыл, убийственно застучал по рельсам, шпалам, металлическому пролету моста. Стреляя по платформе, Федот видел, как с насыпи скатился один подрывник, а второй безжизненно замер на откосе. Колька, его лучший друг Колька все возился с огнепроводным шнуром. Дрезина стремительно приближалась. Неожиданно Колька вскочил в полный рост и побежал к заложенному заряду. В его руке была граната…
Федот открыл глаза, но тяжелые веки вновь сомкнулись. С левой стороны груди и под лопаткой ноющая боль. Апрельский лес, нахмурившись дождливой вечерней серостью, был тих и печален. Над головой ржаво прохрипел, простонал последний вальдшнеп. «Все как тогда», — подумал Федот. -И лес такой же, апрельский, и вальдшнеп…» Он помнил, как после взрыва дрезина с платформой рухнули с обрушенного моста. Помнил, как после боя нашел ту серебристую зажигалку – Колькину гордость. Зажигалка не работала. Стало ясно, отчего друг так долго возился со шнуром…
— Все это мелочи, — тихо, почти шепотом повторил слова сына Федот. «Будь у Кольки эта несчастная мелочь – спички, и как знать, может, было бы все совсем иначе. Мелочи… ценою в жизнь».
Федот не слышал, как подошел сын.
— Батя, ты чего? – опустился он на колени перед отцом. – Тебе плохо? Сердце? Где таблетки? – засуетился.
Федот открыл глаза. Посмотрел на взволнованное лицо сына, подумав: «Только не сейчас. Только не при нем…», и тихо, отрывисто произнес:
— Ерунда. Пройдет. Все это мелочи жизни…