Не спалось. Сколько в этом слове безысходности? Не спалось… Как советуют врачи, лучшее средство от этой безысходности — прогулки на свежем воздухе перед сном.
— Пап, ты куда? — наконец оторвавшись от телевизора, удивленно спросил сын, когда я стал втискиваться в теплые ватные брюки.
— Схожу прогуляюсь, — обувая нагретые печным жаром легкие валенки, улыбнулся я.
Звонко клацнуло цевье собираемого ружья. Сын обернулся.
— Ясно, как ты собираешься прогуляться, — хитро прищурил глаза.
Я засмеялся.
— Ну, кто в наше время по ночам баз оружия ходит?
И, скомкав улыбку, требовательно сказал:
— А ты немедленно ложись спать. Поздно уже.
— Ладно. Сейчас лягу, — примирительно протянул он, в душе радуясь, что останется один и можно еще «поторчать у телека» без напоминаний о сне. На стене ожили качающие маятник часы и, отсчитав максимальное количество ударов, размеренно принялись за новый день.
Тихая деревенская улица встретила меня необычайной прозрачностью. Легкий, воздушный снежный хоровод закончился пару часов назад, перелицевав наезженный большак, скрыл тропки, освежил в округе поля, не забыл при этом приукрасить деревья и кусты. Оставляя борозду в рыхлом, пушистом снегу, я побрел за околицу, где сходились три полевые дороги, а на перекрестке стоял, невесть откуда и когда взявшийся, маленький автобус. Точнее то, что от него осталось – рама, каркас кузова, с редким металлическими листами крыши и боковин. Но как тиха и ясна эта зимняя ночь! И нет луны, нет звезд. Лишь темные снеговые тучи низко повисли над землей, отражая белизну снега и делая прозрачными дали полей. Вот и деревенька моя прифасонилась белым и чистым. Старенькие избенки с заснеженными крышами, будто бабульки в белых платочках потянулись вдаль большака на престольный праздник. И ни единого огонька, никакого движения и звука. Только вездесущие дворняги у дворов изредка побрёхивают в темноту.
Удобно сидеть в автобусе, наблюдая за дорогами, на которых каждую ночь оставляют свои автографы зайцы-русаки, спеша на жировку к деревенским огородам, да лисица, то равной строкой, то замысловатой вязью «пишущая» приветы мышам.
С поля подул тихий, совсем не злой, не колючий ветерок и тут же, качнувшись, вяло отозвался разбуженный чернобыльник, темной стеной обступивший мою засидку. В свежем воздухе почувствовался едва уловимый запах полыни. А ветер все сильней и сильней раскачивал сухие стебли, которые сначала перешептывались между собой, а затем дружно запели в такт порывам. На щеку что-то упало холодное и на лоб тоже. Маленьких и еще редких посланцев тучи сменили более крупные и частые, но такие же холодные снежинки. Я встал и пошел к дому, прекрасно погуляв перед сном. А ветер — снеговей принялся за уборку, заметая мои следы и завывая, словно обидевшись, что натоптал и испортил его работу.
