Туфли и босоножки, полусапожки и ботинки, сандалии… Всё это конечно хорошая, качественная, можно сказать, обувь, но не наша. В смысле, не для нашей сельской местности. Конечно, она и у деревенских имеется — выйти куда пару раз в… год. Спросите, какая же обувь нужна для деревни? Ясно какая — практичная, всепогодная: летом — сапоги, да чтоб не промокали, зимой — валенки и обязательно с калошами. Что ни говорите, а калоши — обязательный атрибут валенок. Без калош — ну, это все равно, что русская баня без пара; мыться-то можно, но…
Прохудились у бабы Нюры калоши. Ну, совсем никуда, а ведь поздней осенью, зимой, что делать? В распутицу без калош как походишь? Начала она откладывать с пенсии, копить на эти самые резиновые изделия. Пенсия-то совсем невелика, каждый рублик на учёте, а что делать? К ноябрю наконец набрала она нужную сумму. Долго выбирала на рынке калоши; и так их покрутит, и этак, и во внутрь заглянет, и размер несколько раз переспросит. У самой-то зрение на старости лет совсем барахлить стало. И все ж домой пришла баба Нюра в чудесном расположении духа: калоши купила! Жила же она с сыном-бобылем, работающим в колхозе пастухом.
Ноябрьские вечера наступают совсем незаметно и чрезвычайно стремительно. Городской же вечер совсем не то, что деревенский. В городе он не так приметен, и чем больше город, тем менее всего замечаешь его приход: кругом фонари зажигаются, магазины, рестораны, рекламы разные залиты светом. Да и народ в городах по вечерам — все ходят-бродят, друг друга беспокоя. А в деревне… Ещё недавно было светло и время раннее, а свет в доме уже зажигай, да с делами хозяйскими пошевеливайся; со скотиной, и с птицей надо управиться, не до отдыха. А как управился с животиной, поужинал, да и спать. А что ещё-то делать?
Уж совсем вечерняя серость разбрелась по деревне, по округе, когда баба Нюра пошла кормить своих свинок. Привычно сунула ноги в валенки, а в сенях в калоши. Хороши новые калоши, даже идти как-то мягче, приятнее. А на обратном пути от двора вдруг почувствовала, что калоши вроде как велики, слетают с валенок, хлябают. «Что это с моими калошами? Неужто, сослепу не тот размер взяла?» — подумала баба Нюра. «Ну, так и есть — не тот размер – велики», — снимала, надевала и снова снимала она калоши в сенях. — Вот незадача. Придется завтра сходить поменять». Налила она в ведро воды, достала чистую тряпицу и начала тщательно отмывать калоши от налипшей грязи. «Ну и грязища. Вон, как намарала новые калоши. Ох эта глина… Стоило пройти до двора и обратно, а загваздала так, будто год раствор для печей месила калошами, — сокрушалась она, вычищая и отмывая каждое углубление на рубчатой подошве. — А это еще что за резинка на пятке? Господи, да это…, это же заплатка». При виде заплатки на новой обуви, руки её невольно задрожали и выронили калошу прямо в ведро. «Да что же это делается?» — совсем расстроилась старушка, схватившись за левую сторону груди. Ноги перестали слушаться и перед глазами поплыли темные круги… С трудом накапала себе «сердечных» капель, выпила и прилегла на диване. «Вот ведь народ, вот ведь торгаши… Такую рвань старухе продали по цене новых», — никак не могла она успокоиться. — И, как не совестно. Им бы лишь содрать с людей. А вот я завтра пойду да обменяю, да еще и постыжу прилюдно. Ишь, удумали стариков дурачить. Вот я им… Я им…», — все больше распалилась баба Нюра, но вдруг как-то сникла, обмякла. Руки и ноги стали ватными, потолок «поехал» куда-то в сторону при мысли: «А что если назад не возьмут? Скажут: «Вчера, бабка, давали тебе новые калоши, а сегодня ты пришла менять какую-то рвань». Она так живо представила эту сцену, этого здоровенного, ухмыляющегося мужика, что слёзы невольно брызнули из глаз. «Боже мой, так они меня еще и опозорят».
— Господи, да за что ж ты меня наказываешь? — утирая слезы, взмолилась баба Нюра во весь голос. Запричитала. Но новая мысль её несколько успокоила: «А тогда я пойду в милицию. Обскажу всё, как есть. Они то не торгаши, они сразу разберутся. Люди там грамотные. Они помогут, помогут…» С этими тревожными мыслями баба Нюра и не заметила, как задремала. Видимо успокаивающе подействовали «сердечные» капли.
Сквозь дрему она слышала, как в сенях натужено скрипнула дверь, как сын, пришедший с работы, прошел на кухню, загремел крышками.
— Мам, а мам. Спишь что ли?- заглянул он в комнату.
Слабость обволокла всё тело, дрема не отпускала и встать не было сил. Лишь слегка пошевелилась баба Нюра.
— Ну, спи, спи. Я только не понял, зачем ты мои калоши так вычистила, вымыла, да еще и высушила? Ну, спасибо тебе. Вот угодила.
При этих словах сына сонливая пелена в один миг улетучилась, будто её и не было.
— Как твои калоши? Где твои…
— Да вон же на печке сухие и чистые стоят.
Подхватилась баба Нюра с дивана, выпучила на сына глаза: не сон ли это?
— Ты чего, мама? Или случилось что?
Ничего не отвечая сыну, баба Нюра бегом проследовала на кухню и уперлась взглядом в калоши:
— Это твои?
— Мои, а чьи же? Вон и заплатка на пятке, перед Николой ремонтировал. А ты что себе новые калоши купила?
— Где-е-е?
— Да вон же в уголке стоят. Видно как сумку разбирала, так и поставила.
В углу, за печкой стояли новенькие калоши, ожидая своего применения.
Весь вечер баба Нюра замаливала свой грех, что подумала плохо о людях, продавших ей «старые» калоши.
…А новые калоши хороши, даже идти как-то мягче, приятнее.
